 | Став для Холмщины не просто архипастырем, но и фактическим вождем, Евлогий добивается выделения ее из Царства Польского в отдельную губернию, принадлежащую собственно России. В 1907-1912 гг. Евлогий - член II и III Гос. Дум от Холмской губернии. Именно в это период устанавливаются его многочислен- ные связи с представителями российской аристократии и интеллигенции, которые сохранялись и в эмиграции. Находясь с 1914 г. на Волынской кафедре, Евлогий становится одним из проводников российской политики в Галицийских событиях: благодаря его дипломатическому таланту произошло воссоединение галицийцских униатов и большинство перешедшего в Православие русинского населения было спасено во время контрнаступления австрийских войск. Участник первой сессии Поместного Собора 1917-1918 гг. и украинских событий 1918 г., побывавший в плену у немцев и поляков,Евлогий в 1919 г. оказывается на юге России, где принимает активное участие в церковных делах областей, занятых Белым Движением. |
Проблема авторства и обстоятельств создания данного источника, неоднократно использовавшегося для иллюстрации событий церковной и общественной истории России и эмиграции конца XIX - сер. 1930-х гг., никогда не затрагивалась в исследовательской литературе. Об этом мы узнаем лишь из вводной статьи самой Т. Манухиной к парижскому изданию 1947 г. В феврале 1935 г. некоему представителю русской эмиграции И.П. Демидову, удалось уговорить 66-летнего митрополита "припомнить все свои автобиографические рассказы, чтобы составить из них книгу". Здесь больше всего интересно одно: кому было выгодно "уговорить" митрополита на создание мемуаров. Чтобы понять это, необходимо обратиться к окружению Евлогия. Выше мы говорили о том, что в 1930-1931 гг. произошел вынужденный разрыв западноевропейского церковного Управления с Москвой, а еще ранее, в 1927 г. с т.н. Архиерейским Синодом РПЦ в Изгнании. Необходимо учитывать, что за паству возглавлял Евлогий в Западной Европе. Уже с начала 1920-х гг. было ясно, что значительная часть русских приходов в Европе не собирается разрывать общения и канонического подчинения московскому высшему церковному управлению (далее - ВЦУ). В 1927 г. эта церковная группа отказалась принять постановление Собора епископов-эмигрантов в г. Сремски Карловцы (Сербия) об образовании независимого от Москвы ВЦУ. Если учитывать все это, то вынужденный разрыв с Московским Синодом, произошедший по рассмотренному выше недоразумению, воспринимался особенно болезненно русской паствой, главой которой был Евлогий. Очень важно понимать, почему эта паства пошла за отлученным Москвой в 1931 г. Евлогием. Дело в том, что Евлогий не имел возможности передать дела Управления назначенному митрополитом Сергием (Страгородским) приемнику, архиепископу Ниццкому Владимиру, так как тот отказался, заявив о своей верности Евлогию. Ввиду того, что Евлогий фактически нарушал Указ митрополита Сергия, продолжая заниматься управлением по-прежнему, 11 июня 1931 г. был запрещен в священнослужении. Перед духовенством и паствой подведомственных Евлогию церковных структур встал вопрос: подчиниться Москве, приняв в качестве нового Управляющего западноевропейскими приходами митрополита Виленского Елевферия (Богоявленского), или остаться верными находящемуся под запретом митрополиту Евлогию. На своем епархиальном собрании епископы, духовенство и миряне, доселе подчиненные Евлогию, решили сохранить ему верность.[4] Это связано в большей степени с социокультурной спецификой "евлогианской юрисдикции": большинство функционировавших в ее рамках церковных структур (Сергиевское подворье, Богословский институт, местные управления во главе с епископами, некоторые приходы и т.д.) были обязаны своим возникновением самому митрополиту. Именно он собрал вокруг себя виднейших церковных деятелей и представителей церковной науки, значительную часть русской паствы в Зап. Европе и сохранил их верными Москве, а теперь Московский Синод так "несправедливо" с ним поступает. Для этих кругов было одинаково важно оставаться верными Москве и в то же время сохранять свою аутентичность, сложившуюся в 1920 г., что без Евлогия как центрального лица всей этой системы не представлялось возможным. Отколовшись от Москвы и прейдя "под руку" Константинополя, эта часть русских эмигрантов все же надеялось на восстановления общения с Церковью-Матерью в обозримом будущем, о чем свидетельствуют и сам Евлогий, и некоторые церковные историки.[5] По замыслу лиц, "уговоривших" Евлогия на написание воспоминаний, митрополит должен был выступить апологетом идей и деяний представителей своей западноевропейской паствы, ибо сам он уже был стар, а руководимым им западноевропейским эмигрантам было необходимо "оружие", сочинение, оправдывавшее их действия на протяжении становления и развития "евлогианской юрисдикции".
Чтобы дать интерпретацию рассматриваемому источнику, сначала необходимо рассмотреть конкретные обстоятельства его создания. Т. Манухина так излагает процесс создания мемуаров митрополита Евлогия: с февраля 1935 г. по весну 1938 г. она каждый понедельник приходила к Владыке и записывала его живую речь. Причем Манухина оговаривается, что она не пользовалась стенографией. За неделю она обрабатывала записанный ее кусок, и в следующий понедельник они вместе с митрополитом проводили его окончательную правку. Еще очень важно отметить, что "когда по ходу автобиографии митрополит дошел до своей государственной и церковно-административной деятельности, он счел необходимым пользоваться некоторыми историческими и архивными источниками. При описании возникновения в эмиграции храмов и приходов он затребовал из архивов Епархиального управления все необходимые документы и уже по ним подготовлял свои рассказы".[6] Из этой цитаты можно заключить, что особенно важное место в воспоминаниях митрополита отводилось именно эмигрантскому периоду деятельности Евлогия и сложившегося вокруг него церковно-общественного окружения. Недаром же именно люди из этого окружения "уговорили" Владыку на создание автобиографии. Из процитированных предложений можно сделать и еще не менее важный вывод: в части воспоминаний, предшествующей описанию эмигрантского периода, должно быть больше самостоятельных оценок Евлогия, больше "ненамеренных" сообщений. Хотя все же не следует забывать, что помощники Евлогия не могли не стремиться к идейной цельности воспоминаний, поскольку многие лица из доэмигрантского периода продолжали жить и функционировать и в послереволюционный период, имея большее или меньшее отношение к становлению и развитию русских церковных структур в Западной Европе. Именно так, на наш взгляд, можно проинтерпретировать данный источник. Нам не представляется возможным всесторонне показать, что функционирование данного источника в культуре может дать для его интерпретации. Нам известно, что "Путь моей жизни" впервые был опубликован сразу после смерти владыки (+ 8 авг. 1946 г. в Париже), в 1947 г. Причем нелишне привести тот факт, что хотя перед смертью Евлогия его полного примирения с Московской Патриархией не произошло (несмотря на соглашение с Москвой, Евлогий продолжал именовать себя Экзархом Константинопольского Престола, мотивируя это тем, что Вселенский Патриарх не дал никакого ответа на два прошения о выходе из его юрисдикции), в погребении митрополита принимали участие два архиерея из Москвы. Именно тогда произошло полное примирение Западноевропейского Экзархата с Церковью-Матерью, необходимо было искать новые пути взаимодействия с Церковью на родине и воспоминания почившего митрополита могли стать для западноевропейских церковно-общественных кругов одним из инструментов такого взаимодействия. О дальнейшем функционировании воспоминаний в культуре сказать можно лишь, что они нередко цитируются как в публицистических, так и научных произведениях в качестве "иллюстрационного материала", нам не удалось найти хотя бы какой-нибудь критики этого источника. Мы не будем здесь рассматривать, как источник достигал поставленную перед ним при создании основную цель, обозначенную нами при его интерпретации. Это не входит в задачи нашей работы, посвященной Собору 1917-1918 гг.
Не менее интересно происхождение второго избранного нами для сравнительного анализа источника. Воспоминания митрополита Вениамина (Федченкова) написаны в несколько иных исторических условиях и преследовали иные цели и задачи. Сначала следует коснуться личности автора "На рубеже двух" эпох. Начало карьеры митрополита Вениамина во многом сходно с аналогичным периодом жизни Евлогия. По окончании Санкт-Петербургской Духовной Академии и принятия монашества владыка занимается научной и педагогической деятельностью. Но в отличие от Евлогия, Вениамину раньше пришлось столкнуться с "большой политикой": будучи учеником епископа Феофана (Быстрова), духовника Их Величеств, он был косвенно связан с Распутиным, а затем, распознав вместе со своим учителем сущность "старца" вел против него полемическую борьбу, что вызвало удаление Феофана и его окружения из столичной академии. Евлогий проходил свое ректорское служение на "пороховой бочке" Империи, на Холмщине, одной из самых сложных частей Царства Польского, а Вениамин напртив, в сравнительно благополучном регионе, в Твери. К Собору 1917 г. Вениамин пришел архимандритом-ректором, тогда как Евлогий уже достаточно маститым церковным и политическим деятелем, известным как активнейший депутат III Думы и по Галицийским делам Первой мировой войны, архиепископом достаточно сложного региона, огромной Волынской губернии. В отличие от Вениамина, он принимал непосредственное участие в подготовке Собора летом 1917 г., состоя членом Предсоборного Совета. Евлогий был архиепископом, а значит, на Соборе состоял членом Архиерейского Совещания, как бы "верхней палаты" Собора, которой принадлежал решающий голос, а Вениамин - делегатом от духовенства. Но это совсем не умаляет значение воспоминаний последнего, так как дает возможность посмотреть на Собор глазами более низкого по положению делегата.
После Московского Собора пути двух мемуаристов вновь пересеклись - оба они были участниками Всеукраинского Церковного Собора 1918 г. После Собора архимандрит Вениамин уезжает в Крым и непосредственно занимается делами Таврической Семинарии, ректором которой его избрала корпорация еще летом 1917 г. В феврале 1919 г. состоялась хиротония архимандрита Вениамина во епископа Севастопольского, викария Таврической епархии, а в 1920 г. по просьбе генерала П.Н. Врангеля принимает на себя обязанности "епископа армии и флота", что во многом предопределило его дальнейшую судьбу. Оказавшись вместе с белой эмиграцией сначала в Константинополе, а затем в Сербии, епископ Вениамин принимает активное участие в церковных делах русской эмиграции, стоя у истоков уже упоминавшегося нами "Архиерейского Синода РПЦ в Изгнании". В 1927 г. происходит окончательное размежевание епископа Вениамина с этой церковной организацией русского зарубежья: он подписывает Декларацию митрополита Сергия (Страгородского) и остается в юрисдикции Московского Синода, погружаясь в преподавательскую деятельность в созданном митрополитом Евлогием Богословском институте в Париже. В 1931 г. после разрыва митрополита Евлогия с Москвой, епископ Вениамин остается верен митрополиту Сергию, а в 1933 г. назначается им на должность архиепископа Алеутского и Североамериканского, временного Экзарха Московской патриархии в Сев. Америке. Здесь его застала Великая Отечественная война, с первых же дней которой он выступает в поддержку СССР, занимается сбором средств для помощи Родине и ее армии. Контакты с Москвой становятся более активными, Вениамин, тогда уже митрополит, становится все более вхож в советское посольство в США, в предисловии к своим мемуарам он говорит о своей первой встрече в 1943 г. с новым генеральным консулом СССР в Нью-Йорке Е.Д. Киселевым[7], который подал владыке мыcль о написании воспоминаний. И здесь необходимо подробно сказать об обстоятельствах написания "На рубеже двух эпох".
Митрополит Вениамин пишет о том, что ему пришлось изложить Киселеву некоторые моменты из своей биографии, "попутно освещая принципиальные вопросы момента"[8]. Что же это были за "вопросы момента"? Нам известно, и сам мемуарист это не скрывает[9], что он, активно включаясь в помощь воюющей Родине, в то же время желал получить возможность вернуться в Россию, чтобы прожить там оставшиеся годы. Это действительно произошло уже после окончании войны, в 1947 г., когда 67 митрополит был назначен на Рижскую кафедру. В годы войны, чтобы осуществить свою мечту о возвращении, владыке приходилось постоянно входить в контакт с советским посольством, доказывая свою лояльность как гражданина и церковного деятеля. Митрополиту Вениамину необходимо было реабилитировать себя в глазах советской власти как бывшего деятеля белого движения и русской эмиграции. Возвращение "лояльного" советской власти архиерея на родину и поручение ему в управление кафедры на территории СССР должно было стать одним из инструментов сталинской администрации в церковных делах. А воспоминания, несущие черты "покаяния" бывшего "белого" архиерея, которые могли попасть в какую-либо из церковных (легальных) библиотек - инструментом для проведения конкретных идей в сознание священнослужителей и верующих внутри страны. Так и случилось - один из вариантов воспоминаний, датированный 1954 г., в советское время хранился в библиотеке Псково-Печерского монастыря, одного из важнейших духовных центров Русской Церкви в послевоенное советское время.[10] К фондам этой библиотеки имели доступ монахи монастыря и другие представители духовенства РПЦ, и воспоминания владыки Вениамина могли бы получить большее распространение, если бы не последующие зигзаги сталинской идеологической, в т.ч. церковной политики, а затем и кардинальный поворот хрущевской эпохи.
Об определенной целевой направленности воспоминаний митрополита Вениамина свидетельствует многие высказывание из его воспоминаний: "остановлюсь преимущественно на общественной стороне пережитого", "и на церковных событиях истории буду останавливаться по преимуществу и больше для того, чтобы уяснить связь их с общественными течениями", "характер этих записей будет собственно политически-социальным, все остальное будет служить материалом для освещения этой общественной стороне на грани двух эпох".[11] Хотя в мемуарах владыки и не раз проскакивают положительные оценки тех или иных свершений советской власти, а также массированная критика деятельности "РПЦ в Изгнании" и ее иерархов, в свое время бывших близкими нему, все же не следует априорно полагать, что автор кривил душой, "двоедушничал". Всему этому есть свои объяснения. Владыка мало что знал о жизни внутри СССР, о масштабе гонений на Церковь. О событиях внутрицерковной жизни он узнавал прежде всего от своего "кириарха" митрополита Сергия (Страгородского), а также из официальных источников. Прожив большой период времени вдали от родины, он постепенно понял, что советский строй - "это всерьез и надолго". В годы войны Вениамин не просто наблюдал, как СССР героически сражается с фашистким режимом, имеющим угрозу и для внебольшевистской цивилизации, но и деятельно помогал в этом своей родине. Что же касается некоторых штампов в воспоминаниях, таких как "класс", "великодержавный", "классовая борьба" и т.п., то здесь можно предположить, что воспоминания большей частью имели адресата внутри СССР, невоцерковленного читателя, о чем свидетельствуют некоторые характерные фразы автора: "…нужно коснуться Церковных Соборов, они считаются в православном мировоззрении высшим органом церковной жизни и власти";[12] "Без архиерея не может быть Церкви, таков церковный закон. Без архиерея нельзя ставить и новых священников"[13] и т.п. Такова в общих чертах интерпретация "На рубеже двух эпох" митрополита Вениамина. Большая часть воспоминаний была написана в 1943 г., что видно из текста и свидетельства самого автора. О функционировании мемуаров в культуре можно сказать лишь, что они не получили такой массовой популярности, как воспоминания митрополита Евлогия, хотя митрополит Вениамин в последние годы стал достаточно популярным в Русской Церкви духовным писателем благодаря своим произведениям житийного характера (напр., очерки о св. Иоанне Кронштадтском в книге "Божьи люди" и т.п.)
 | В завершение анализа происхождения воспоминаний митрополита Вениамина следует коснуться некоторых конкретных обстоятельств их создания, о которых говорит сам владыка. "Разумеется, я не придаю своим записям какого-нибудь особого значения, но вот так думал один из архиереев Русской церкви этого времени. Никакими другими справками я не намерен подтверждать свои воспоминания: буду писать так, как это представ- лялось мне теперь, в данный момент".[14] Таким образом, в отличие от Евлогия Вениамин не пользовался никакими документальными источниками, что будет впоследствии показано на примере рассмотрения его конкретных сообщений. Следовательно, в меньшей степени можно обоснованно можно говорить о наличии в произведении Вениамина части, несущей больше "ненамеренных" сообщений, как это мы наблюдали при анализе происхождения воспоминаний Евлогия. Таким образом, мы имеем дело с двумя мемуарными источниками, написанными в разных исторических условиях, хотя примерно в одно время. Если митрополит Евлогий "надиктовывал" и участвовал в обработке своих воспоминаний в |
[1] Стратонов И.А. Русская церковная смута (1921-1931)// Из истории Христианской Церкви на родине и за рубежом в ХХ столетии. М., 1995. С. 162-164.
[2] Евлогий, митр. Путь моей жизни. М., 1994. С. 569-570.
[3] Напр.: Там же. С. 566: "Связь с Матерью Русской Церковью была мне очень дорога".
[4] Стратонов И. Указ. соч. С. 163-164.
[5] Евлогий. Указ соч. С. 570-572, 595-603; свидетельства Т. Манухиной о жизни "евлогианской юрисдикции" в 1935-1946 гг.: Манухина Т. Памяти митр. Евлогия// Евлогий. Указ соч. С. 604-620. Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в ХХ веке. М., 1995. С. 220-227.
[6] Манухина Т. По поводу воспоминаний// Евлогий, митр. Указ. соч. С. 12-13.
[7] Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М., 1994. С. 37.
[8] Там же.
[9] Светозарский А.К. Митрополит Вениамин: Жизнь на рубеже эпох// Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М., 1994. С. 33-35.
[10] Там же. С. 398-399. (Комментарии к публикации).
[11] Там же. С.37-38.
[12] Там же. С. 276.
[13] Там же. С. 308.
[14] Там же. С. 38.